Воспоминания всегда трудная вещь, но еще трудней писать о человеке, который ушел из жизни 20 лет назад, но для тебя он все еще с тобой, в твоей жизни. Говоря об отце, трудно отделить его жизнь от ИЗМИРАНа и от нашей небольшой семьи. Практически я - "дитя института", он старше меня на какие-то 9 месяцев. Интересно, что наша семья провела половину жизни в его стенах.

Отец в обычной жизни был малоразговорчивым, скромным человеком, не любил говорить о себе. Я знаю о его жизни до приезда в Пахру только со слов мамы. Он был единственным ребенком в семье, его родители родом с Орловщины, но детство отца прошло в Новороссийске, где его отец работал на строительстве железной дороги, а мать была домохозяйкой. До революции отец получил только начальное образование, в молодости работал на виноградниках Абрау-Дюрсо, где, опрыскивая виноград, заработал чахотку. Товарищ спас ему жизнь, пристроив работать на пасеке в горах.

Так выглядел отец в молодые годы

Вернувшись в Новороссийск, отец стал одним из основателей комсомола в городе. На районном комсомольском съезде он познакомился с мамой. В середине 20 годов они переехали в Москву, где он поступил в МГУ, а мама окончила педагогический институт. С последнего курса университета отца направили в Главную геофизическую обсерваторию в Павловске, которая в конце 30 годов его стараниями была преобразована в исследовательский институт.

Фото 1941 года

В первые дни Великой Отечественной войны отец ушел на фронт добровольцем. С начала он был направлен в партизанский отряд на Валдае, а по возвращении в Москву командирован или в Англию к профессору Чепмену изучать ионосферу. В Лондон он попал через Иран и Африку, а возвращался домой в 43 с одним из конвоев, перевозившим грузы Ленд-лиза в Мурманск.

Снимок сделан в 1944 году после возвращения из Англии

По его инициативе в конце войны основная часть института перебралась в недостроенное здание астрономической обсерватории в 40 км от Москвы. Это место было выбрано из-за своей удаленности от железной дороги и больших предприятий, могущих повлиять на измерения магнитного поля. Отцу было 40 лет, и он мечтал создать научный центр, не уступающий институту Карнеги.

В те времена институт состоял из смешного "двурогого" здания стоящего недалеко от шоссе, отгороженного от него изгородью из орешника, к нему вела дорога с разбитыми колеями. На противоположной стороне шоссе располагалось несколько деревянных зданий районной больницы с водокачкой. Кругом были картофельные поля. Кроме этого дома были еще гараж , маленькое каменное здание свинарника и конюшня, принадлежавшие какому-то подсобному хозяйству, которое потом переселили куда-то. Этот дом стал приютом для всех. В нем жили и работали.

Наша семья занимала две комнаты на первом этаже, а кабинет отца располагался на втором над нами. Здесь мы прожили до 1952 года.

В первые послевоенные годы было много бытовых трудностей. Но люди, приехавшие с отцом, создавать институт, не унывали, были все молоды, дружны, полны энтузиазма. Это был коллектив энтузиастов и единомышленников. Сообща боролись с разрухой и голодом, бытовой неустроенностью. Их было не много, но они верили и помогали отцу в меру своих возможностей.

До 47 года отец оставался военным, носил капитанские погоны, но, несмотря на форму, всегда имел гражданский вид. Его часто задерживали военные патрули то за неотданную честь встречному офицеру, то за незастегнутый воротничок. Один раз его задержали на долго, как шпиона: он ждал попутной машины в Москву и, сидя на обочине, делал какие- то заметки в тетради. Нашлись бдительные люди…

Капитан Советской армии. Фото 1946 года

В первую весну посадили общественную картошку и капусту для столовой. Летом построили общественное овощехранилище (почти у всех старожилов есть эта фотография, после субботника все стоят веселые и усталые с лопатами), большой барак, где помещались стройконтора, столовая и общежитие для строителей. Развели частные огороды, по сотке на душу. После работы почти все собирались там. Работа на огородах была необходимостью и развлечением (даже часы работы переносили на час раньше). Отец к огородам относился серьезно. У него была масса литературы по выращиванию овощей. Своими знаниями он делился со всеми, так он внедрил в "общественное хозяйство" посадку картофеля глазками, оставшийся клубень можно было использовать в еду. Он сам сделал маме маленький парник для огурцов. Организованно по весне закупали цыплят в совхозе "Птичное". Есть дома фотография - отец около клетки с цыплятами. Наши были лучше всех, так как кормили их по особому рациону, где-то прочитанному отцом.

Отдыхали тоже все вместе. Когда появился транспорт, иногда ездили в театр. По праздникам собирались в большой комнате на втором этаже, перетаскивали туда наше пианино, пели и танцевали. В компании отец преображался. Он был чудесным рассказчиком, любил шутить. Летом по вечерам дружной компанией ходили на реку. Было развлечением ходить на почту в Ватутенки. Собиралась компания, шли по шоссе или вдоль елочек (Они тогда были ниже меня ростом), Отец часто присоединялся к компании. Большим подспорьем был лес, где не только гуляли, но и собирали грибы и ягоды. Тогда лес был почти нехоженый грибов много, солили на всю зиму. Отец любил больше маринованные. В лесу отец отдыхал. Прогулки по лесу стали семейной традицией на все годы, так же как и готовить в начале мая щавелевый суп (Щавель всегда собирали в березовой роще, где теперь кладбище). Основной маршрут был короткий: к пруду и обратно, иногда ходили к Киселевке или в сторону Пучкова через овраг (теперь на месте оврага Октябрьский проспект). Ярко стоит перед глазами путешествие ранней весной по оврагам, когда мы вышли почти к Птичному.

Отец и мама на прогулке около пруда (41 км)

Часто отец брал меня с собой в прогулки по уже начавшейся институтской стройке. Мы обходили лесопилку, солнечные павильоны (смотрели пятна на солнце, иногда мне разрешали их обрисовать), заходили на метеостанцию осматривали прожектор, дождемер. Отец рассказывал о приборах простых и сложных. Объяснял, зачем нужны геофизические наблюдения для жизни людей. Было интересно, я любила эти прогулки. Мы много разговаривали. Отец расспрашивал меня о школе, приятелях. Учил меня кататься на велосипеде, прыгать через веревочку. А как я была рада, когда он ходил со мной на утренники для детей сотрудников в Троицкую школу или "круглый" павильон в Магнитке.

Иллюстрация его "страсти" - покурить

Отец много курил. Мама вела неустанную борьбу с курением, просила не одалживать ему папирос, не курить в его присутствии. У меня собралась коллекция коробок "Казбека" и пачек "Беломора" с надписью "последняя"- он бросил курить только после инфаркта.

Отец был незаурядным человеком с сильным волевым характером, лидер по природе. В общении с людьми он был простым и доброжелательным человеком. К нему часто обращались за помощью не только по работе. Он был альтруистом. Мама помнит случаи, когда он покупал краску для института на свою зарплату. Я помню, как у нас в 40 годы иногда появлялся странный человек по фамилии Гамон-Гамон - высокий, худой, всегда с фотоаппаратом. Мама говорила, что это ссыльный поселенец и отец придумал ему работу - регистрацию полярных сияний. Альбом с отретушированными фотографиями до сих пор хранится у нас в семье, так никем не востребованный. На его похороны пришел незнакомый никому человек, который говорил, что отец был единственным, кто заступился и спас в 37 год. Его любили и уважали коллеги, как в нашей стране так и за рубежом. Во времена борьбы с космополитизмом сотрудники института встали на его защиту, когда против него возбудили дело (его обвиняли в низкопоклонстве перед западом, инкриминируя сотрудничество с зарубежными учеными) устроив нечто подобное "суду чести". Благодаря поддержке коллектива сотрудников института, все закончилось для него демобилизацией .

Отец был верен идеалам своей комсомольской юности. Жил в созданном им для себя мире добра, справедливости и равенства. Старался не выделяться среди других. Был удивительно скромным человеком. Материальная сторона жизни, чины и награды его не интересовали. Наверное, по этому наша семья выехала из главного здания института последней, и мы долго жили вместе с семьей брата в 2-х комнатной квартире. Отец был доктором наук "хонорио казус". Он оставил директорский пост в 68 лет, считая, что возраст и здоровье мешают его работе на этом посту, и перешел работать в "совет Солнце-Земля". Отец был обязательным, добросовестным и справедливым, требовал добросовестности и добропорядочности от других, вернее он считал, что все остальные люди обладают этими качествами. Не терпел лести и чинопочитания, фальши, старался избегать всяческих привилегий (Он, например, намного позже своих сотрудников узнал, что можно пользоваться книжным академическим распределителем, хотя это его право уже использовали его сотрудники). Не любил пользоваться служебной машиной, только в редких, экстренных случаях разрешал маме ее брать. Не любил беспокоить других своими проблемами, но сам на чужие просьбы откликался быстро, несчитаясь со своим временем. Я помню, как отец возился с двумя вьетнамцами - Соном и Бьеном. Трудность их пребывания в институте состояла в том, что им негде было кормиться утром и вечером (столовая работала только днем, а другой в городке не было) и поэтому они завтракали и обедали у нас за наш счет. Маме даже пришлось покупать приличную посуду в Пахорском сельмаге, предварительно сдав в сельпо энное количество яиц, так как не хотела "позориться" разрозненными тарелками и чашками перед иностранцами. Вьетнамцы несколько месяцев жили в соседней квартире. "Наш" 12 квартирный дом был наполовину общежитием, наполовину детским садом. Мама долгое время занималась дома с кубинцами, помогая им переводить описание ионосферной аппаратуры на испанский. На памяти участие отца в судьбе хирурга Павла Петровича Лалетина, профессионизм которого он высоко ценил. (Помню, что он привозил ему из-за границы специальные хирургические иглы).Он поддерживал дружеские отношения с друзьями своей комсомольской юности, вел с ними переписку, и они изредка нас навещали, пока были живы.

А в остальном, наша семья жила обособлено, хотя у всех на виду. К нам редко ходили гости, ни с кем из сослуживцев не дружили "домами", и отец сам редко ходил в гости. У меня и у мамы было много друзей. Меня никто не ограничивал в их выборе, но все старались не беспокоить отца. К маме подруги заходили чаще, когда отца не бывало дома.

Бытовые, житейские вопросы мало беспокоили отца. В вопросах еды и одежды он был неприхотлив. Экипировка отца была заботой мамы. Большой проблемой было заставить его пойти в магазин за одеждой, чаще покупали на глаз, без него. Все семейные проблемы решала мама: от семейного бюджета, заготовки дров, добывания продуктов, готовки, уборки до заботы о его здоровье. Он был с головой погружен в свою работу. Правда, он выкраивал время для занятий со мной и внуками, но доходило до смешного. Так он как-то решил купить мне школьные учебники (в те времена это была трудная задача) и ошибся классами. Когда у нас в доме появилась Света (жена брата), родителей не было дома (Мать была в санатории, а отец заграницей). Первым вернулся отец, мы поехали его встречать втроем. И когда мама, приехав спросила: "Почему он не уступил комнаты молодым", Отец ответил, что считал Свету моей подругой. Когда-то по институту ходил анекдот, что отец, спеша на какое-то совещание, стал под душ в новом костюме, чтобы он уменьшился в размер, однако такого в реальности не было. Дома ему приходилось иногда, в экстренных случаях, чинить сантехнику. Любимым способом для починки было использовать пластилин. В первые годы, в 8-ми квартирном доме, отец растапливал печки, забыв открыть заслонки в трубе. Это ему удавалось , потому что печь была сложена неправильно (это был первый жилой кирпичный дом в городке и строился он всем миром на субботниках). Мы замерзали, в одном из углов комнаты была постоянная наледь, сожгли много дров, печь работала как "буржуйка". Летом ее перебрали. Долгое время обязанностью отца была "покупка" продуктов в Москве. Раз в неделю мама составляла список, и он передавал его своему шаферу Василию Николаевичу Суворову и тот закупал их, пока отец ходил по учреждениям. Когда я была по меньше, меня часто отправляли вместе с отцом в Москву, чтобы я "не болталась" без присмотра. И мы с Василием Николаевичем ждали его, коротая время разговорами "за жизнь". Отец любил покупать только книги и записные книжки, делал он это чаще всего заграницей, привозил учебники и редкие книги. У нас была хорошая библиотека около 3000 томов, благодаря стараниям мамы. (Когда я выросла, она все приключения Вальтер Скота, Жуля Верна и многое другое отдала в школьную библиотеку). В первую очередь она покупала книги всех сталинских лауреатов, обязательные для того времени тома Ленина и Сталина, общественно-политическую литературу, правда, это им было надо т. к. они вели политзанятия. Много было подписной литературы: классики и почти все приложения к " Огоньку". Была у нас и "БСЭ", много словарей и энциклопедических словарей типа Оксфордовского и Ларуса, справочной литературы по разнообразным вопросам от медицины до огорода и цветоводства. Отец учил пользоваться справочниками меня и внуков. Сам написал несколько статей в "БСЭ". Из заграницы он привозил в основном книги. Так у нас были Флеминг, Агата Кристи, Пастернак "красная" книга Мао Дзе Дуна, несколько антологий американских писателей, японских поэтов. Много было учебников: Эккерслея, английский для немцев, немецкий для французов, испанский для итальянцев. Отец пользовался этими языками почти свободно, мог читать, писал и разговаривал. На книжном шкафу у него висело расписание занятий языком по дням недели несколько часов в день, которое он неукоснительно выполнял. У него был плохой сон, и он много работал по ночам. Когда у нас была двухкомнатная квартира, он делил комнату с братом. С 57 года у него была своя комната. Обстановка была довольно спартанской: кровать, двухтумбовый стол, на котором он пытался вырастить из желудя вечно зеленый дуб, деревянное рабочее кресло (на 75 лет ему подарили кресло на колесах), книжные шкафы и радиоприемник, мягкое кресло.

У нас всегда был хорошие радиоприемники. Самым первым (когда они были на учете) был немецкий трофейный, затем купили огромный "Фестиваль", к нему институтские умельцы приделали короткие волны. Чинил его всегда К. Васильев (приемник был клавишным, и клавиши часто выходили из строя). Еще в 40е годы начали собирать пластинки. У одного из приятелей брата были знакомые на Апрелевском заводе, и у нас было много пластинок тех времен: Вертинский, Утесов, Шульженко. Была и симфоническая музыка. Отец часто слушал "Итальянское каприччио" Чайковского. Когда подросла я, появился Бах, Бетховен, Сарасате. Сначала у нас был патефон. Обыкновенный и еще маленький железный, почти походный со смешным звуком. Потом появилась приставка с новыми скоростями. Долго выбирали ее, по совету моей приятельницы Люси Верновой, в ГУМе, подбирая ее с пластинкой со скрипичной музыкой, чтобы звук не "плыл". Отец любил отдыхать в кресле около приемника, слушая музыку, приемник или читая. Он часто перечитывал Сервантеса и "Три мушкетера" Дюма.

Телевизор появился у нас довольно поздно. Родители хотели, чтобы я не отвлекалась от школьных занятий, но разрешали мне ходить в гости, "на телевизор". Такими местами были для меня дом Лещинских (Таня и Марина - мои детские подружки) и комната Лизаветы Васильевны Курятниковой, моей самой любимой учительницы, с которой мы были дружны долгие годы. Телевизор купил брат, неожиданно продав нашу машину и гараж.

Родители мои жили дружно. Их объединяло очень много: комсомольская юность, одинаковые жизненные ценности, отношение к людям и работе. Мама была очень общественным человеком. Жизнь ее была нелегкой. Она была из многодетной семьи. Рано начала самостоятельную жизнь. Привыкла полагаться на саму себя и отца. В трудную пору была ему опорой и верным товарищем, не роптала на невзгоды, болезни. У нее всегда были сложности с работой. По специальности она работала только в Ленинграде, в педагогическом институте им. Герцена куда приходилось ездить на поезде из Павловска. Она готовилась защитить диссертацию, но началась война. Из Павловска мы уезжали за несколько часов до прихода немцев, взяв с собой документы и несколько фотографий. В блокадном Ленинграде мы жили в общежитии этого института. Мама работала в госпитале и у нее одной была трудовая карточкаимея на трех иждивенцев (тогда с нами жила еще мамина старшая сестра). Про отца никто ничего не знал, только в райкоме партии, было известно, что с задания он не вернулся, и поэтому нас не хотели вывозить из Ленинграда, как семью "врага народа". Маме помог В. Ю. Лещинский (в те годы комиссар отцовского института). Мы выезжали вместе с сотрудниками по уже таявшему льду Ладожского озера. В Вологде умерла сестра матери, а мы все попали в госпиталь. О скитаниях отца она узнала только после его возвращения. Трудности были и по приезде в Пахру. С начала не было даже необходимы вещей, мебель нам долгое время заменяли приборные ящики, не было никаких удобств, готовили на керосинке. Ближайшие магазины были в Пахре или на фабрике. Продукты по карточкам всем выдавал в институте завхоз Александр Моисеевич Вайс. А за хлебом ходили на фабрику, корочка его пахла керосином, но было трудно донести до дому его целым. В Москву добирались на попутных машинах, (транспорт в институте появился позднее). Мама работала в библиотеке института, занималась с аспирантами английским языком, готовя их к кандидатскому экзамену, вела политкружок. Она ходила пешком в районную библиотеку в Пахре за художественной литературой для сотрудников. ИЗМИРАН она оставила в 52 году, когда началась борьба с семейственностью в госучреждениях. Однако, ее примеру другие жены не последовали. Мама ушла в пахорскую школу преподавать немецкий. Она оставила работу, когда у меня родился первый ребенок. Тогда она бросила все- отца и свой выпускной класс, который вела с пятого класса, и примчалась помогать мне сдавать экзамены.Мама работала до конца своей жизни занимаясь на общественных началах с детьми в детском саду и школе,а последние годы в городской общественной библиотеке.Она у мерла от сердечного приступа. Провожать ее в последний путь пришло много людей.

Отец очень любил семью и всех внуков. Первым был Максим- сын брата. Его растили все, помогая Свете окончить институтский техникум. Трудно сказать, кого из внуков отец выделял. Со всеми он с удовольствием проводил, когда удавалось, свободные часы, читая им книжки, занимаясь или просто гуляя. Он был внимательный и ровный со всеми нами. Обращался с внуками как со взрослыми людьми. Я не слышала от него никогда упреков и грубых слов не только в свой адрес, но и по отношению к другим. Он считал, что мы должны сами устраивать и нести ответственность за выбранный нами путь. Так он не воспользовался своими связями в МГУ, когда туда поступали брат и я. Брату пришлось первый год учиться на вечернем, т. к он считался из семьи служащих, а я зарабатывала трудовой стаж.

Мои родители, я и мой первенец

К маме он относился очень трогательно. Один раз из поездки привез ей цветок азалии в горшке "контрабандой". Они были очень дружной парой, я не помню ссор между ними.

Отец любил животных, особенно кошек. Долгое время у нас жил рыжий сибирский кот. Чтобы он мог точить когти, отец принес ему со стройки большую доску, хотя в результате ее использовали как гладильную. Он терпел всех моих многочисленных животных: кошек, полудиких собак, ужей и ежей, лис и кроликов, сорок и ворон. Он помогал маме выращивать цыплят. Куры у нас были особенные - шли на свист.

Последние годы он много болел, особенно когда оставил должность директора . У него был сильный варикоз, больное сердце, тремор рук. Но отец продолжал каждый день сидеть за письменным столом, заниматься иностранными языками, мечтал написать книгу о развитии магнетизма в России. В последние годы мама сопровождала его в поездках на конференции и школы, вместе стали ездить в санатории. В поездках у них всегда были трудности с поселением, т.к. они носили разные фамилии, а свидетельство о браке порвали еще в молодости, так как считали его ненужным.

Родители тяжело перенесли гибель брата, отец прожил после его смерти всего полгода, а мама умерла в 1988. Отец умер от сердечного приступа, по дороге на работу. Упал у дверей своего старого кабинета.

Я благодарна сотрудникам ИЗМИРАНа за оказанную помощь, и дружескую поддержку в те трудные для меня дни, а также за оценку работы отца, за сохранение памяти о нем. После его смерти утекло уже немало воды, а мемориальная доска с его портретом висит на стенах ИЗМИРАН, одна из улиц городка носит имя нашей семьи - Пушковых.